АБРАМ ПРИБЛУДА
ИЗ ДЕТСКИХ ЛЕТ (ВОСПОМИНАНИЯ)
III. НАШ ГОРОД (продолжение)
АЗРИЛ КАРТОФЛЯ
Вспоминаю...
Азрил
Картофля — наш местечковый шут и весельчак,
неотъемлемое лицо на всякой «симхе».
Тучный, в полтора обхвата старик, выше
среднего, в потертой шапке, в посеревшей
капоте, перехваченной таким же посеревшим
от ветхости жгутом, в больших мужицких
сапогах со складками. В праздник — в черной
капоте и в штиблетах на резинках. Голова,
румяные щеки и подбородок покрыты
седоватой паклей, а посреди этой заросли
играют два озорных огонька и улыбаются
плотные, мясистые губы.
Он
любил много и хорошо покушать, даже когда в
свадебной суматохе его забывали угостить,
не прочь был выпить, но в меру. Никогда я не
видел его пьяным, даже в Пурим и Симхас Тору,
когда сам «закон» разрешает еврею напиться,
даже когда он с бутылкой в руке талантливо
исполнял знаменитый «плач о бутылке». «Бадхен»
по профессии, он должен был сохранять
способность остро подмечать и запоминать
смешную или глупую ситуацию и отзываться на
них внезапным каламбуром, остротой,
экспромтом.
Больше
всего Азрил любил веселиться, шутить и
потешать, смеяться и вызывать смех. Веселье
было его профессией, радовать и веселить
других — его жизнью, смыслом и источником
существования «на этом свете» и багажом, с
которым он придет «на тот свет».
На
свадьбах он играл роль «бадхена» —
балагура, шута, увеселителя молодых и
гостей. На других празднествах это был
исполнитель непризнанного официальным
еврейством народного творчества. Такие
бадхены вырастали иногда до размеров
Эльюкима Цунзера и Мехла из Збаража,
сливаясь в народном воображении в
легендарную фигуру Гершеле Острополера.
Помните
двух бадхенов из свадебной феерии Госета «Фрейлехс»:
реб Хаима и реб Бера, в которых Шнеур
художественно воплотил подслушанные и
найденные им песни и шутки, отображающие ум,
красоту, оптимизм народа. Реб Хаим («жизнь») — в
исполнении Зускина — гибкий, остроумный,
философски мудрый, одухотворяет жизнь
искусством песни, шутки, танца, вяжет и
развязывает узлы, вечно живой и творческий.
Его антипод — реб
Бер в исполнении Козака — крепкий,
неуклюжий Санчо Панса, простоватый остряк,
весельчак, всем своим существом
оправдывающий свое имя (Бер — медведь),
понимающий толк в еде и питье, но не
постигающий того, «что сокрыто в скрипке» («вос
ин фиделе штект»). Такой же простой,
веселый, земной, любитель грубоватой шутки
был и наш бадхен Азрил.
Вот
он стал впереди капеллы музыкантов, чем-то
вроде распорядителя бала. Перед ним
смущенные жених и невеста кушают «золотой
бульон» после свадебной церемонии. Азрил с
шутками-прибаутками провозглашает, кто
какой «дроше-гешанк» (свадебные подарки)
дарит молодой паре:
— Тетя Ента дарит невесте, чтоб она была
здорова, три пары фаянсовых тарелок» («драй
пур порцелаене телер» ).
Азрил
провозглашает это речитативом, которым
кантор в синагоге вызывает прихожанина к
торжественному чтению Торы. При этом он
спотыкается на слове «порцелай» и звук «п»
произносит фыркая, как «пф», — и народ
удовлетворенно хохочет.
—
Дядя Фройка
посылает на тройке с набожной миной
плетеную корзину, а в ней перину и одеяло,
чтобы согревали обоих вместе — и жениха, и
невесту».
Смех,
визг, рукоплескания.
—
Бабица Хая-Двося дарит своей «золотой»
внучке Сосе два подсвечника из чистого
серебра!
Пауза,
а после паузы Азрил для убедительности
повторяет: «лайхт ер» (каламбур: лайхтер
по-еврейски и «подсвечник», и «смеется», т.е.
«ой, батюшки, смех!»).
Потом
начинаются пересыпанные солью
поздравления в адрес жениха, невесты, всех
родственников со стороны жениха и со
стороны невесты. Запомнилось остроумное
пожелание жениху (вероятно, не его ума шутка)
открыть в ближайшие дни «лавочку» и вложить
в нее «малость», и с Божьей помощью дело
принесет «прибыль»…
С
чего он жил? Были свадьбы — была жизнь.
Когда же свадеб не было, Азрил снискивал
себе пропитание оригинальным способом. По
пятницам он брал у Мендл-рыбака жирную щуку
или карпа, «фиш на субботу», обходил с
нею бедных хозяек, у которых не было денег
на покупку субботней рыбы, и продавал им
самодельные лотерейные билетики (три
копейки билет) для участия в розыгрыше этой
рыбины. Когда стоимость рыбы — плюс одному
Азрилу известное накопление на основной
капитал — была собрана, Азрил каким-то
способом производил розыгрыш и вручал
выигрыш счастливой хозяюшке. Перед
большими праздниками Азрил таким же
манером устраивал лотерею-гранд,
разыгрывая пару куриц или гуся.
Страсть
к игре была вообще в городе явлением
распространенным. Не в карты, Боже упаси, а в
лотереи, по которым можно было выиграть «200.000».
Лотереи были почему-то иностранные:
берлинская кайзера Вильгельма, Венская,
Дрезденская. Существовала особая профессия
коллектора — агента, распространявшего от
имени банкирских контор выигрышные билеты;
были такие билеты, квадратные и
продолговатые, красные, или
синие, или многоцветные. Папа платил по
ним своему коллектору, рыжему ненавистному
мошеннику в потрепаном котелке, с палочкой,
которй он любил вращать в воздухе,
полтинники и рубли. Выигрыша он так и не
дождался, пока революция не смела в одну
кучу и банкиров, и коллекторов, и их
выигрышные билеты.
У
Азрила было несомненное актерское
дарование. Он умело преображался в богача,
бедного родственника, набожного глупца,
пьяницу. Но Азрил умел не только паясничать.
Я помню, с каким талантом он пел-играл
однажды народную песенку «Десять братьев» («Цен
бридер»). Он начинал ее в мажорном веселом
темпе:
Цен
бридер зене мир гевейн
Геанделт
обн мир мит вайн
(Нас
было десять братьев,
Торговали
мы вином)
Была
большая семья, весело жили,
пусть
всем на широкой улице будет весело!
Идл
мит фидл,
Берл
мит бас!
Шпил
же мир а лидл
Ин
митн гас!
(Идл
со скрипкой,
Берл
с басом!
Играйте
же мне песенку
На
широкой улице!)
На
вот братья начинают помирать: остается 9,
потом 8,7,6… Семья редеет; занятия худеют,
заработок оскудевает: было вино, печенье,
теперь отруби, сено. Ритм замедляется,
растягивается, припев проникается грустью.
Залихватское «Эх» давно сменилось жалобным
«Ой, ин митн гас». Но судьба безжалостна.
Братьев уже 4,3… И песня уже не песня, а плач:
Цвей
бридер занен мир гевейн
Геанделт
обн мир мит бейнер.
(Нас
осталось двое братьев,
Мы
торговали костью.)
Бредут
два мусорщика с торбами, в торбах кости.
И эр мир авекгешторбн,
Бин их геблибн эйнер…
(И он у меня умер,
И я остался один…)
Развязался по дороге мешок. Рассыпались белые, желтые кости. Вдали — удаляющаяся спина с таким же мешком.
Голова
Азрила опустилась на стол. Все застыли.
Всхлип. Еще. Что? Он плачет?
Нет. Азрил не плачет Он вскакивает, выпрямляется. Бьет кулаком по столу, глаза снова горят азартом:
Киндер, вус швайгт ир?
Идн, вус шлуфт ир?
С'и шен цайт «Мойде» цы зугн.
Нит кайн «Мойде», нор гешлуфен —
Вус же лейбт ир аф дер велт?
Мит вус же вет ир кумн аф йенер велт?
(Ребята, что молчите?
Евреи, чего спите?
Время Боrу помолиться.
Вы не молитесь, только спите —
Так зачем живете на этом свете?
И с чем вы придете на тот свет?)
Мы придем, Азрил, как и ты, с песней, с музыкой, с радостными лицами, с большими желаниями, со смелыми дерзаниями.
***
Где ты, Азрил Картофля? Куда ты исчез, наш старый милый реб Бер, наш Санчо?
Свадьбы устраивались у нас в наемном зале. Какая квартира, даже зажиточного еврея, могла вместить всех прошеных и непрошеных гостей? У кого было столько столов и стульев, чтобы всех усадить, столько посуды — тарелок, стаканов и рюмок, чтобы всех накормить и напоить? На свадьбу, как на выдающееся событие в жизни, приглашались все родственники независимо от степени родства, общественного положения и богатства. Приглашались друзья жениха и подружки невесты. Конечно — раввин, шойхет и другие почетные лица. Затем соседи, затем — просто знакомые. Иногда на свадьбу важно заходил и помощник пристава. Мать невесты подносила «господину приставу» рюмку водки и угощение. Крякая от выпитой водки, он с достоинством закручивал свой кошачий ус и звякая шпорами с начальственным видом удалялся, кладя в карман серебряный полтинник.
Двери в свадебный зал бывали открыты, и охотники до увеселений и зрелищ (детвора в первую очередь) часто бегали на свадьбы без приглашений. И я бегал до 14 лет посмотреть на жениха и невесту, на гостей, на свадебную процедуру, на танцы. Здесь можно было и самому попрыгать в общей праздничной сутолоке. Потом я поступил в гимназию и многое стало для меня неприличным. В том числе и бегать непрошеным на чужие свадьбы.
Я почти не знаю, что происходило в домах новобрачных до того, как разряженные гости начинали сходиться в зал. Зато здесь мы уже смотрели во все глаза, бегали со двора в зал, из зала во двор, подкрадывались к барабану, попадали на кухню, путались под ногами танцующих, шумели и даже сами плясали с девочками.
Женщины в шуршащих шелковых платьях, в серьгах и кольцах, приводят невесту, окруженную стайкой молодых красавиц. Невесте распускают косы, ее сажают посреди зала. Начинается обряд «посажения невесты» — прощание с уходящей молодостью.
Молодой скрипач Ук становится перед невестой. Взмахнул смычком, провел по струнам, и из прижатой подбородком скрипки начинает литься грустная мелодия молдаванской «дойны». Дойна! Заунывная, тягучая, она хватает за душу. Скрипка плачет, невеста плачет, девушки плачут. Старые женщины охают, мамы вытирают слезы. Музыкант закрыл глаза, скрипка захлебывается «ох-ох-ох». Глядя на всех, мы тоже начинаем сморкаться.
Вдруг раздается веселый окрик Азрила — бадхена.: «Хватит благословений! Клезмер! А фрейлехс! Пусть будет весело!» Он широко разводит руками и капелла начинает играть что-то такое, от чего ноги сами ходят. Кончились слезы, кончился плач. На свадьбе надо веселиться и веселить молодых.
Это — «мицва» — от Боrа. И вот уже засвистели жаворонки, заблеяли барашки, поскакали козы, мчатся ошалелые кони, свистит кларнет, раскатисто смеется скрипка, звенят тарелки, грохочет на барабане подслеповатый Иосл с бельмом на левом глазу. И все, схватившись за руки, начинают плясать, топать, кружиться. Веселье заливает зал. Сил больше нет. Музыканты резко обрывают. Люди тяжело дышат. Вытирают пот.
Но
вот уже они играют «виват». Во дворе
появляется жених в окружении почетной
свиты. Затянут в черную пару, на груди
накрахмаленная манишка, на шее черный
галстук бабочкой, на голове лоснится
котелок. Взгляд оторопелый, руки чего-то
ищут. Мелкими шажками евреи подводят его
под «хупе», которую быстро растянул
проворный шамес (мальчишки усердно ему
помогают, изо всех сил тянут к себе высокие
палки балдахина). Жених — ни жив, ни мертв —
стоит посередине «хупе». Женский кортеж
подводит закрытую фатой невесту, шамес
вручает им зажженые свечи и начинается
обряд: раввин нараспев читает какие-то
непонятные слова, невеста со свитой молча
семь раз обходит со свечами в руках вокруг
стоящего столбом жениха и останавливается.
Жених, бормоча под подсказку раввина,
надевает нареченной кольцо. Раввин
подносит молодым стопочку с красным вином
на вытянутой ладони. Жених делает глоток,
невеста приподнимает фату и тоже отпивает.
Стопку с шумом бросают на землю и разбивают
— «на счастье». «Мазлтов, мазлтов!» Все
устремляются к молодым с поздравлениями —
«Мазлтов, мазлтов!» Невеста наконец
откидывает фату и все начинают хвалить ее
небесную красоту и ангельский характер. Муж
вступает в свои законные права, берет жену
под руку и под звуки солдатского марша чета
направляется в зал.
Здесь давно уже хлопочет Берл Картофля, сын бадхена Азрила. Он исполняет на свадьбах роль старшего «сарвера», что-то вроде виночерпия и начальника пиршества. Низенький, щупленький, с закругленной бородкой, он с проворством одесского кельнера расставляет на трех длинных столах свадебное угощение (посуда — его, она входит в стоимость услуг): графины с вином, пузатенькие графинчики с водочкой, граненые бокалы, большие — для мужчин, малые — для женщин, «ваньки-встаньки» — для детей. Перед каждым гостем прибор и тарелка. На тарелке «лейках», кусочки тортов, разных сортов штрудель. Начинается свадебное пиршество.
Пока «сарверки» под командой Берла разносят яства: крепко проперченную фаршированную рыбу, сверкающий золотом бульон, «четверти» курицы, румяные маины с печенкой, пока гости едят, пьют и наслаждаются, направимся в угол зала, где капелла музыкантов готовится к следующему акту свадебного торжества.
Их всего четверо — четверо музыкантов, четверо братьев из одной семьи. Фамилия их Ук: Авреймл Ук, Герш Ук, Занвл Ук и Иосл Ук, последний с бельмом на левом глазу. По профессии они парикмахеры. Музыка — их вторая, подсобная профессия. В оркестре четыре инструмента: скрипка, флейта, труба и барабан со звенящими медными тарелками. Спустя много лет я узнал, что та черная с серебряными накладками дудочка, которую мы называли флейтой, вовсе не флейта, а кларнет, а труба — не просто труба, а корнет-а-пистон.
Дирижирует оркестром Гершл Ук — изящно подстриженный, с черными усиками и бородкой а-ля Буланже. Позади него разместились скрипач с артистической шевелюрой (Авреймл) и трубач — гладко выбритый, с седоватой головой (старший брат Занвл). За ними, у самой стены, кося глазом на снующих около него ребят, устроился Иосл со своим барабаном. Барабан часто служил предметом наших вожделений и покушений— надо было подкрасться к нему, не обнаруживая своего намерения, затем ударом кулака в натянутую кожу вырвать из пуза барабана грохочущее «бам!» и быстро смотаться под громкую брань обескураженного Иосла.
Но что такое барабан со всеми его блестящими тарелками против скрипки? Какой кудесник заложил в эту волшебную коробочку и радость ребенка, и горе матери, смех девушки в летнюю лунную ночь и рыдание над безжизненным телом покойника, свист жаворонка и трели соловья, тоску разлуки, торжество победы?
Ах, скрипка, скрипка! Маленьким мальчиком и я мечтал о тебе. И мое сердечко волновалось и трепетало с мамой, которая отправляет сына в далекую Америку, и скакало в бурной радости от лихого гопака; и мои глаза увлажнялись от скорбной «Кол-Нидре». И я с опасностью для жизни подбирался к конским хвостам, выдергивал их волоски и мастерил себе из конского волоса и разных палочек подобный тебе четырехструнный инструмент на сосновой подставочке. Я прижимал тебя к плечу, склонял к тебе голову, закрывал глаза и водил тонкой палочкой по струнам. Но моя скрипочка не обладала волшебными свойствами и моя палочка не извлекала звуков. У меня ничего не получалось.
Но я заговорился, а в зале уже готовятся к танцам.
Столы убраны, скамейки и стулья сдвинуты к стенам. Оставлен один только стол, за которым молчат жених и невеста и ведут солидную беседу их отцы с почетными гостями (матери заняты свадебными хлопотами). Остальные толпятся, гудят, толкаются, бегают, взбудораженно договариваются с музыкантами.
На свадьбе — кто платит, тому играют, того и танцы танцуют. Молодые щеголи соревнуются из амбиции перед своими девушками и небрежно кидают музыкантам все большие куши, заказывая свой танец.
Молодежь танцует модные танцы — вальс, польку, краковяк, па д'эспан («падэспанец — хорошенький танец»). Гости постарше танцуют «шер» — многопарную старинную кадриль. Вместе с ее исполнителями она кочевала с берегов Тахо и Гвадалквивира во французский Прованс, в Амстердам и Антверпен, во Франкфурт, Фюрт и Майнц, перекочевала в Краков и Варшаву и оттуда была занесена в польские, литовские, румынские и украинские местечки. И вот теперь в Балте кавалеры поочередно выводят чинно своих дам на середину круга, танцуют каждый со всеми участниками кадрили, возвращаясь после каждого оборота к своей даме. Отдельные танцоры позволяют себе па и фигуры, далекие от испанской галантности и французской куртуазии. Но эта лихость и выкрутасы ног веселят танцоров и зрителей.
В промежутках парень дробно отплясывает «казачок», гоняясь вприсядку за своей дамой.
В кругу появляется тройка: Азрил и два парня будут танцевать «Булгар». Посередине — мощный коренник обхватил руками за плечи пристяжных, пристяжные одной рукой обхватили коренника за талию, а другой, свободной машут в воздухе. Нагнувши головы, тройка пошла грудью вперед, распевая:
Вос мир зенен — зенен мир,
Обер идн зенен мир.
(кем бы мы ни были — мы евреи).
Капелла подхватывает мотив. Тройка, задрав головы пошла пятиться назад. Азрил, заговорщически подмигивая, продолжает:
Вос мир туен — туен мир,
Обер давнен — муэн мир.
(Что мы делаем — то делаем, но надо молиься).
Кощунственным смехом и топотом насмехается народ над толпой ханжей и лицемеров, а подслеповатый Иосл вплетает в песню-танец хохот медных тарелок.
Навстречу вырвалась вторая тройка. Кларнет свистит, барабан гремит. Пол дрожит. Вот провалится пол, потолок, рухнут стены!…
Но королева танцев на еврейской свадьбе — не казачок, не жок, не болгар и даже не шер. Это фрейлехс. Вы спрашиваете, что такое фрейлехс?
Это буйная хороводная пляска. Это общий восторг веселья в плясе, где каждый волен прыгать, как хочет, где нет никаких правил, где каждый может топотом ног и взмахами рук выразить всю силу своего восторженного настроения. Несутся и стар, и млад, и мелкота: капоты, юбки, потные лица, ноги, ножки, ножищи.
Фрейлехс танцуют от души, для себя, для молодых, для всего народа. Это гульба без водки, опьянение пляской, массовым весельем. Не часто веселье появлялось в сырых и покосившихся шагаловских хижинах. Редкой гостьей была радость в глазах торопливых касриловских обитателей, гонявшихся все 300 дней в году, кроме суббот и праздников, за привередливой дамой — мадам «парнусе».
Фрейлехс был разрядкой, исцелением, средством самоутверждения, столь необходимым для натруженного и обездоленного люда.